Неточные совпадения
Сами они блистали некогда в свете, и по каким-то, кроме их, всеми забытым причинам остались девами. Они уединились в родовом доме и там, в семействе женатого
брата, доживали старость, окружив строгим вниманием, попечениями и заботами единственную дочь Пахотина, Софью. Замужество последней расстроило было их жизнь, но она овдовела, лишилась матери и снова, как в
монастырь, поступила под авторитет и опеку теток.
Алеша твердо и горячо решил, что, несмотря на обещание, данное им, видеться с отцом, Хохлаковыми,
братом и Катериной Ивановной, — завтра он не выйдет из
монастыря совсем и останется при старце своем до самой кончины его.
Кроме того, ожидал, стоя в уголку (и все время потом оставался стоя), молодой паренек, лет двадцати двух на вид, в статском сюртуке, семинарист и будущий богослов, покровительствуемый почему-то
монастырем и
братиею.
Всем существом своим Алеша стремился в
монастырь к своему «великому» умирающему, но потребность видеть
брата Дмитрия пересилила все: в уме Алеши с каждым часом нарастало убеждение о неминуемой ужасной катастрофе, готовой совершиться.
Проходя по двору, Алеша встретил
брата Ивана на скамье у ворот: тот сидел и вписывал что-то в свою записную книжку карандашом. Алеша передал Ивану, что старик проснулся и в памяти, а его отпустил ночевать в
монастырь.
Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того как расстался с Иваном, так совсем забыть о
брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в
монастырь.
Конечно, были некие и у нас из древле преставившихся, воспоминание о коих сохранилось еще живо в
монастыре, и останки коих, по преданию, не обнаружили тления, что умилительно и таинственно повлияло на
братию и сохранилось в памяти ее как нечто благолепное и чудесное и как обетование в будущем еще большей славы от их гробниц, если только волею Божией придет тому время.
Но старшие и опытнейшие из
братии стояли на своем, рассуждая, что «кто искренно вошел в эти стены, чтобы спастись, для тех все эти послушания и подвиги окажутся несомненно спасительными и принесут им великую пользу; кто же, напротив, тяготится и ропщет, тот все равно как бы и не инок и напрасно только пришел в
монастырь, такому место в миру.
Одет был Митя прилично, в застегнутом сюртуке, с круглою шляпой в руках и в черных перчатках, точь-в-точь как был дня три тому назад в
монастыре, у старца, на семейном свидании с Федором Павловичем и с
братьями.
План его состоял в том, чтобы захватить
брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть, как вчера, через тот плетень, войти в сад и засесть в ту беседку «Если же его там нет, — думал Алеша, — то, не сказавшись ни Фоме, ни хозяйкам, притаиться и ждать в беседке хотя бы до вечера. Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может быть, что и придет в беседку…» Алеша, впрочем, не рассуждал слишком много о подробностях плана, но он решил его исполнить, хотя бы пришлось и в
монастырь не попасть сегодня…
Ободняв уже в
монастыре, успел отметить и тайный ропот некоторых легкомысленных и несогласных на старчество
братий.
В одной газете даже сказано было, что он от страху после преступления
брата посхимился и затворился; в другой это опровергали и писали, напротив, что он вместе со старцем своим Зосимой взломали монастырский ящик и «утекли из
монастыря».
В Р. S. он извещал его о кончине Р. и о том, что мой
брат ее похоронил в Новодевичьем
монастыре!
Я понимаю Le ton d'exaltation [восторженный тон (фр.).] твоих записок — ты влюблена! Если ты мне напишешь, что любишь серьезно, я умолкну, — тут оканчивается власть
брата. Но слова эти мне надобно, чтоб ты сказала. Знаешь ли ты, что такое обыкновенные люди? они, правда, могут составить счастье, — но твое ли счастье, Наташа? ты слишком мало ценишь себя! Лучше в
монастырь, чем в толпу. Помни одно, что я говорю это, потому что я твой
брат, потому что я горд за тебя и тобою!
— Лучше в
монастырь, в пансион, в Тамбов, к
брату, в Петербург, чем дольше выносить эту жизнь! — отвечала она.
Она томилась, рвалась, выплакала все глаза, отстояла колени, молясь теплой заступнице мира холодного, просила ее спасти его и дать ей силы совладать с страданием вечной разлуки и через два месяца стала навещать старую знакомую своей матери, инокиню Серафиму, через полгода совсем переселилась к ней, а еще через полгода, несмотря ни на просьбы и заклинания семейства, ни на угрозы
брата похитить ее из
монастыря силою, сделалась сестрою Агниею.
— Болхов-город… озеро там,
брат, будет в длину верст двадцать… ну, а на нагорной-то стороне у него —
монастырь Болоховской!..
Монастырь, куда они шли, был старинный и небогатый. Со всех сторон его окружала высокая, толстая каменная стена, с следами бойниц и с четырьмя башнями по углам. Огромные железные ворота, с изображением из жести двух архангелов, были почти всегда заперты и входили в небольшую калиточку. Два храма, один с колокольней, а другой только церковь, стоявшие посредине монастырской площадки, были тоже старинной архитектуры. К стене примыкали небольшие и довольно ветхие кельи для
братии и другие прислуги.
Он хотел даже обратить дворец в
монастырь, а любимцев своих в иноков: выбрал из опричников 300 человек, самых злейших, назвал их
братиею, себя игуменом, князя Афанасия Вяземского келарем, Малюту Скуратова параклисиархом; дал им тафьи, или скуфейки, и черные рясы, под коими носили они богатые, золотом блестящие кафтаны с собольею опушкою; сочинил для них устав монашеский и служил примером в исполнении оного.
— Сиротой жить лучше. Умри-ка у меня отец с матерью, я бы сестру оставила на
брата, а сама — в
монастырь на всю жизнь. Куда мне еще? Замуж я не гожусь, хромая — не работница. Да еще детей тоже хромых народишь…
— Мать твоя — она,
брат, умница была! Тихая умница. И всё понимала, так жалела всех, что и верно — некуда ей было девать себя, кроме как в
монастырь запереться. Ну, и заперлась…
Хворала я долго в
монастыре одном. Женский
монастырь. Ухаживала за мной одна девушка, полька… и к ней из
монастыря другого — около Арцер-Паланки, помню, — ходил
брат, тоже монашек… Такой… как червяк, всё извивался предо мной… И когда я выздоровела, то ушла с ним… в Польшу его.
— В чужой
монастырь с своим уставом не ходят, — обрезала Варвара Тихоновна. — Я здесь за игуменью иду, а это
братия…
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском
монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришел к моей чудовской
братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога…
«Чудова
монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую
братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе литовской…»
Братия передала это Червеву, и он, ничего не писавший со дня своего заключения в
монастырь, сейчас же взял в руки карандаш и, не читая вопроса, написал на него ответ: «Поступай как знаешь, все равно — будешь раскаиваться».
Она все утро объезжала чудотворные иконы и равные
монастыри и везде со слезами благодарила бога, что он дал ей такого друга и
брата, с которым, по приезде облобызавшись, прямо отправилась в свое отделение размещать и расставлять там вещи.
Инок Гермоген с радостью встретил подмогу, как и вся монашеская
братия. Всех удивило только одно: когда инок Гермоген пошел в церковь, то на паперти увидел дьячка Арефу, который сидел, закрыв лицо руками, и горько плакал. Как он попал в
монастырь и когда — никто и ничего не мог сказать. А маэор Мамеев уже хозяйничал в Служней слободе и первым делом связал попа Мирона.
— Эй, Гермоген, побойся бога, не проливай напрасной крови… Келарь Пафнутий давно бы сдал нам
монастырь и
братия тоже, а ты один упорствуешь. На твою голову падет кровь на брани убиенных. Бог-то все видит, как ты из пушек палишь. Волк ты, а не инок.
Благоуветливые иноки только качали головами и в свою очередь рассказали, как из
монастыря пропал воевода, которого тоже никак не могли найти. Теперь уж совсем на глаза не показывайся игумену: разнесет он в крохи благоуветливую монашескую
братию, да и обительских сестер тоже. Тужат монахи, а у святых ворот слепой Брехун ведет переговоры со служкой-вратарем.
К вечеру воевода исчез из
монастыря. Забегала монастырская
братия, разыскивая по всем монастырским щелям живую пропажу, сбегали в Служнюю слободу к попу Мирону, — воевода как в воду канул. Главное дело, как объявить об этом случае игумену?
Братия перекорялась, кому идти первому, и все подталкивали друг друга, а свою голову под игуменский гнев никому не хотелось подставлять. Вызвался только один новый ставленник Гермоген.
Опустел Прокопьевский
монастырь, обезлюдела и Служняя слобода. Монастырские крестьяне были переселены на Калмыцкий брод к новому
монастырю, а за ними потянули и остальные. Но новый
монастырь строился тихо. Своих крестьян оставалось мало, да и монастырская
братия поредела, а новых иноков не прибывало. Все боялись строгого игумена и обегали новый
монастырь.
Было что-то обидное в том, что Никита, вложив в
монастырь тысячу рублей и выговорив себе пожизненно сто восемьдесят в год, отказался от своей части наследства после отца в пользу
братьев.
Вот тоже Тихон; жестоко обиделся Пётр Артамонов, увидав, что
брат взял дворника к себе после того, как Тихон пропадал где-то больше года и вдруг снова явился, притащив неприятную весть:
брат Никита скрылся из
монастыря неизвестно куда. Пётр был уверен, что старик знает, где Никита, и не говорит об этом лишь потому, что любит делать неприятное. Из-за этого человека Артамонов старший крепко поссорился с
братом, хотя Алексей и убедительно защищал себя...
На душу Пётра поступок
брата лёг тенью, — в городе говорили об уходе Никиты в
монастырь зло, нелестно для Артамоновых.
Петру ничего не хотелось понимать. Под оживлённый говорок
брата он думал, что вот этот человек достиг чем-то уважения и дружбы людей, которые богаче и, наверное, умнее его, они ворочают торговлей всей страны, другой
брат, спрятавшись в
монастыре, приобретает славу мудреца и праведника, а вот он, Пётр, предан на растерзание каким-то случаям. Почему? За что?
— А в чём я виноват? — спрашивал он кого-то и, хотя не находил ответа, почувствовал, что это вопрос не лишний. На рассвете он внезапно решил съездить в
монастырь к
брату; может быть, там, у человека, который живёт в стороне от соблазнов и тревог, найдётся что-нибудь утешающее и даже решительное.
Он не видел
брата уже четыре года; последнее свидание с Никитой было скучно, сухо: Петру показалось, что горбун смущён, недоволен его приездом; он ёжился, сжимался, прячась, точно улитка в раковину; говорил кисленьким голосом не о боге, не о себе и родных, а только о нуждах
монастыря, о богомольцах и бедности народа; говорил нехотя, с явной натугой. Когда Пётр предложил ему денег, он сказал тихо и небрежно...
Выехав за ворота
монастыря, Пётр оглянулся и на белой стене гостиницы увидал фигуру
брата, похожую на камень.
В доме Алексея всё было несерьёзно, несолидно; Артамонов старший видел, что разница между его жизнью и жизнью
брата почти такова, как между
монастырём и ярмарочным балаганом.
Именно так он и сказал: отдохни. Это слово, глупое и дерзкое, вместе с напоминанием о
брате, притаившемся где-то за болотами, в бедном лесном
монастыре, вызывало у Пётра тревожное подозрение: кроме того, что Тихон рассказал о Никите, вынув его из петли, он, должно быть, знает ещё что-то постыдное, он как будто ждёт новых несчастий, мерцающие его глаза внушают...
Где твой мандат? Давай его сюда!
Офицер подает бумагу. Лепорелло ее раздирает.
Вот твой мандат! И знай, что булла папы
Дает мне власть Жуана де Маранья,
Заблудшую, но кроткую овцу,
Благословить и от грехов очистить;
Знай, что сей самый грешник, дон Жуан,
Которого арестовать пришел ты,
Моих словес проникнулся елеем,
Отверг душой мирскую суету
И поступает кающимся
братомВ Севилию, в картозский
монастырь!
Не так ли, сын мой?
Хозяйки не было дома: она ночевала в Вознесенском
монастыре у своей знакомой белицы, для того чтоб быть поближе к
брату, который жил во флигеле Николаевского дворца, прямо против кабинета государя, и не имел свободного времени, чтоб ежедневно ездить для свидания с родными в Таганку.
Игнатий принял
братьев в своих покоях, при чем находился и Чихачев, на племяннице которого был женат Павел Федорович. Они поговорили здесь вкратце потому, что надо было идти в трапезную к
братии. За трапезою в
монастыре разговоры невозможны, но после трапезы до звона к вечерне подробнее поговорили обо всем, что вспомянулось, затем офицеры должны были возвратиться в лагерь.
— Да мамынька за косы потаскала утром, так вот ей и невесело. Ухо-девка… примется плясать, петь, а то накинет на себя образ смирения, в
монастырь начнет проситься. Ну, пей, статистика, водка,
брат, отличная… Помнишь, как в Казани, братику, жили? Ведь отлично было, черт возьми!.. Иногда этак, под вечер осени ненастной, раздумаешься про свое пакостное житьишко, ажно тоска заберет, известно — сердце не камень, лишнюю рюмочку и пропустишь.
А тут вдруг назначили к нам нового преосвященного. Приехал владыка в
монастырь, все осмотрел, все благословил, остался очень доволен порядком. Наконец шествует в гостиницу, видный такой пастырь, осанистый, бородатый — не архиерей, а конфета! За ним отец игумен, отец казначей, отец эконом, иеромонахи, вся соборная
братия. И мы, гостиничные служки, жмемся вдоль стен и, аки некие безгласные тени, благоговейно трепещем.
На другой день отец Сергий просил прощенья у игумна и
братии за свою гордость, но вместе с тем после ночи, проведенной в молитве, решил, что ему надо оставить этот
монастырь, и написал об этом письмо старцу, умоляя его разрешить ему перейти назад в
монастырь старца.
Наконец, гордо взглянув на
братию, он сказал повелительным голосом: «Изгнать презренного обманщика из
монастыря, он пятнает нас».
Монастырь был богатый, и
братия весело поживала во всяком довольстве и даже избытке.
— Говорю тебе, что святые отцы в пути сущим и в море плавающим пост разрешали, — настаивал игумен. — Хочешь, в книгах покажу?.. Да что тут толковать, касатик ты мой, со своим уставом в чужой
монастырь не ходят… Твори,
брате, послушание!